Содержание:
Слово, произнесенное 6 декабря 1907 г. в Кронштадтском Андреевском соборе
Старец Кронштадтский — вы знаете, о ком я говорю — разве не напоминает нам и не повторяет ли на наших глазах в течение десятков лет этого древнего старца? Неистребимо живет в душе человека потребность найти и облобызать святыню, поклониться ей, побыть в ее освящающем и поднимающем дух общении. У русского православного народа потребность эта является особенно повышенной, она заполняет и потрясает всю душу народную, господствуя над всеми другими ее интересами и запросами. И вот сюда, к чудному старцу, столько лет обращает свои взоры святая и святолюбивая Русь. Одни к нему являлись лично, с ним молились и молятся, получали совет и благословение, получали нередко и дар чудодейственной помощи. Как их ни много, они, сравнительно со всей Русью, — едва приметная часть народа. Все прочие, как юноша пред древним старцем, только созерцали это дивное видение нашего времени и радовались Божьей благодати, в нем почивающей, и возгревали веру и упование, и насыщались его обильной духовной трапезой слова, молитвы, непрестанного поучения, — поучения его жизни, подвига, любви, щедродательности, горящей веры и горящего слова, исходящего из уст его. От страны глубокой полунощи, где в борьбе с суровой природой, спасаясь от врагов, нашел себе русский человек пристанище свободы и училище крепости духа и характера, воссиял наш светильник. Там некогда возросли великие духом преподобные Трифон и Феодорит, Зосима и Савватий, Герман и Кирилл и многие другие. Их духом напоенный стоит здесь более полувека великий в простоте веры и смирении пастырь-молитвенник, — на грани русского царства, у полунощной столицы, на конце земли русской, у самого моря, светя, как маяк, разбиваемым житейским кораблям среди мирских бурь и тревог житейских.
Здесь, в этом святом храме, полвека трепетал самый воздух его от гласа молитв и воздыханий всероссийского пастыря и молитвенника; здесь пролились его первые слезы священнической молитвы; здесь возносились к Богу его пастырские скорби и радости; здесь около него было столько духовных восторгов веры, упований, столько событий и случаев возрождения, покаяния, спасения, отрад и утешения, столько чудес Божественной благодати, — что поистине должно сказать словами Господа к Моисею у купины неопалимой: «сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая» (Исх. 3, 5). Столько лет неизменно и непрестанно днем и глубокой ночью, и утру глубоку, еще сущей тьме, он стоял здесь и учил, и молился, — и дал ему Бог радость видеть, как город, известный в прежнее время только блудом и пороком, обратился во всероссийское чтимое место, в место паломничества, как действие его служения сказывалось все шире и шире.
И вот в последние годы, когда назревала и прорвалась гноем и смрадом наша пьяная, гнилая и безбожная, безнародная, самоубийственная революция, мы увидели страшное зрелище. Ничего не пощадили ожесточенные разбойники, не пощадили ни веры, ни святынь народных. И старец великий, светило нашей Церкви, «отец — отцов славная красота», честь нашего пастырства, человек, которым гордились бы каждая страна и каждый народ, — этот старец на глазах у всех возносится на крест страданий, предается поруганию и поношениям; его честь, его славу, его влияние расклевывают черные вороны. Поползла гнусная сплетня; газетные гады, разбойники печати, словесные гиены и шакалы, могильщики чужой чести вылезли из грязных нор. Еврействующая печать обрушилась грязью на о. Иоанна. Нужно им разрушить народную веру; нужно опустошить совесть народа; нужно толкать народ на путь преступления; нужно отомстить человеку, который так долго и успешно укреплял веру, воспитывал любовь к Царю и родине, бичевал всех предателей, наших иуд и разрушителей родины, начиная от Толстого и кончая исчадиями революции… Его первого стала травить и бесславить разнузданная печать. Помню я, два года назад, возвращаясь из Сибири к северной столице, по всей линии железной дороги эти листки, рисунки, стихи и издательства над Иоанном Кронштадтским… Потом на краткое время травля ослабела, но теперь вся эта грязь опять соединяется в один общий поток. Черные вороны тучами собираются над Россией, и первое, что они силятся расклевать хищными клювами, это — святыни и святых, подорвать авторитет уважаемых лиц, подорвать благоговение религиозное, на котором построен всякий долг, всякий порядок, всякая жизнь, истинно-достойная и истинно-человеческая. Нам нет дела до того, что собственно хотел выразить автор бездарной сценической стряпни (Речь идет о кощунственной пьесе «Черные вороны», где высмеивались о. Иоанн Кронштадский и его последователи. — Прим. ред.), рассчитанной на обирание простодушных людей, — обирание, которое он бичует, однако, не в себе и себе подобных, как бы следовало, а в других. Может быть, он, как уверяет, и в самом деле хотел изобразить в отталкивающем виде изуверное сектантство и религиозное шарлатанство, хотя бы прикрывающее себя именем о. Иоанна: ведь зло может прикрыться не только именем чтимого пастыря, но даже именем Иеговы (иеговисты) или Иисуса (иезуиты); ведь и в других областях мысли и жизни вообще сатана нередко преобразуется в образ ангела, и разве мы не видели, как разбойники, насильники и предатели народные, служащие за еврейские деньги разрушению России, выступают под знаменем братства, равенства и особенно «народной свободы» или блага общества (социализм). Итак, мы не говорим здесь о пьесе и ее содержании: мы говорит о том, что сделали из нее на сцене гнусные служители сцены, лакеи, продажные и пресмыкающиеся прислужники низменных инстинктов толпы и диавольской революции. На сцене вместо бичевания сектантского зверства или обмана, к ужасу православных, изображается быт и обстановка наших православных обителей и храмов и недвусмысленно выводится в шутовском виде наш доблестный пастырь, всенародно чтимый, о котором народная вера давно сказала свой приговор, что житие его славно и успение будет со святыми. И это в то время, когда он, на склоне дней обессиленный мучительным недугом, ослабевший телесными силами, едва двигаясь, совершает среди верующих по-прежнему свои, может быть, последние на земле подвиги молитв и благочестия, когда он не в силах защитить себя, когда мы трепещем за каждый день и час его жизни, когда еле теплится и вот-вот погаснет эта святая лампада, догорит эта чистая Божья свеча! Неужели нет ему защиты? Неужели мы оставим его одиноким посреди нашего многолюдства? Неужели он отдан на растерзание духовных псов, на пытки и издевательства этих разбойников?
«Но зачем ты говоришь об этом нам?» — может быть, спросите вы в тоске и горести и в недоумении. «Зачем?» Но тогда спросите, зачем плачет любящий сын около растерзанного отца или матери? Зачем в большом горе, остановив плач и, по-видимому, успокоившись, мы, увидя близких, любимых, нам сочувствующих, молчаливые среди чужих, здесь, среди своих, не можем сдержать горести, и слез и воплей? Так и ныне, в этом храме, при виде этого множества молящихся, детей и почитателей о. Иоанна, дайте нам излить свое горе, выплакать свои слезы!
А затем, в этот день церковно-гражданского праздника, хочется чрез вас, через все это великое множество народа, из этого храма на всю Россию сказать: О, храните святыню и святых! Берегите ваши духовные сокровища! Защищайте, отстаивайте их от всех тех свиней, что топчут их ногами! Или не знаете, что уста праведных каплют премудрость, язык же нечестивых погибнет? Или не верите, что идеже внидет досаждение, тамо и бесчестие — и это мы видели на всех этих усилиях свободы и «освободительного движения», полного одной злобы и досаждения? Или забываете, что в благословении правых возвысится град, а устами нечестивых раскопается? Или перестало быть непреложной истиной, что праведниками держаться царства человеческие, что семя свято — стояние их, что правда возвышает народ, а умаляют племена грехи?
Или думаете, что если вы избиваете пророков, подобно богоубийственным евреям, то не оставится дом ваш пуст? Или каждый год у вас будет новый Иоанн Кронштадтский, что вы не дорожите им?
Не унизите вы Бога и святыни, не заплюете неба, — плевки возвратятся на головы плевавших; но сами вы, сами вы — какой ответ дадите? Что скажут о нас потомки? Как справедливо они осудят нас за то, что мы не умели и не хотели уберечь святого, не защитили, не оградили его оградой и стеной любви и это в то время, когда живы и среди нас тысячи им исцеленных чудесно, тысячи им возрожденных? Тогда как ответим мы и Богу, и не свершится ли над нами Его правый и страшный приговор, что если мы Моисея и пророков не слушаем, то если кто из мертвых воскреснет, не поверим? Тогда не дошли мы до хулы на Духа, за которую одну, по суду даже самой воплощенной Любви, объявившей прощения всякой хуле и всякому греху, нет прощения ни в сей жизни, ни в будущей?
Тогда и на земле не устоять нашему царству, и не жить нашему народу. Любовью к нашему старцу, молитвой за него, проявлением всенародного и общественного негодования к исчадьям «черных воронов» и всякой театральной нечисти мы должны ополчиться в защиту наших попираемых святынь.
А вам, гнусные хулители, готово пророческое слово того самого праведника, которого вы теперь обливаете грязью. Как бы в предзрении скорби, всего три года назад, о. Иоанн писал в своем дневнике: «Благодарю Тебя, Господи, Боже мой, что Ты призвал меня в общение Божественной трапезы Твоей, сделал меня сотрапезником и собеседником Твоим, чтобы возлежать как бы на персях Твоих, или, точнее, иметь Тебя внутрь в персях и в сердце моем. Какой Ты сподобил меня чести, какого достоинства, какой любви, какого общения! Что я Тебе за это принесу и что воздам, великодаровитый, бессмертный Царь?! Но какое прискорбие, что служители Твои и сотрапезники Твоей Божественной трапезы ныне в пренебрежении и поношении у людей века сего; как они поносят священников Твоих, и Церковь Твою, и святое слово Твое, которое изрек Дух Святый! И доколе Ты терпишь их, доколе не уничтожишь их, уничиживших Тебя, Бога нашего, и не изгладишь имени их из числа живых! Да погибнет память их с шумом. Буди!» Аминь.
Кронштадтский светоч и газетные гиены
Старец Кронштадтский — вы знаете, о ком я говорю — разве не напоминает нам и не повторяет ли на наших глазах в течение десятков лет этого древнего старца? Неистребимо живет в душе человека потребность найти и облобызать святыню, поклониться ей, побыть в ее освящающем и поднимающем дух общении. У русского православного народа потребность эта является особенно повышенной, она заполняет и потрясает всю душу народную, господствуя над всеми другими ее интересами и запросами. И вот сюда, к чудному старцу, столько лет обращает свои взоры святая и святолюбивая Русь.
Одни к нему являлись лично, с ним молились и молятся, получали совет и благословение, получали нередко и дар чудодейственной помощи. Как их ни много, они, сравнительно со всей Русью, — едва приметная часть народа. Все прочие, как юноша пред древним старцем, только созерцали это дивное видение нашего времени и радовались Божьей благодати, в нем почивающей, и возгревали веру и упование, и насыщались его обильной духовной трапезой слова, молитвы, непрестанного поучения, — поучения его жизни, подвига, любви, щедродательности, горящей веры и горящего слова, исходящего из уст его.
От страны глубокой полунощи, где в борьбе с суровой природой, спасаясь от врагов, нашел себе русский человек пристанище свободы и училище крепости духа и характера, воссиял наш светильник. Там некогда возросли великие духом преподобные Трифон и Феодорит, Зосима и Савватий, Герман и Кирилл и многие другие. Их духом напоенный стоит здесь более полувека великий в простоте веры и смирении пастырь-молитвенник, — на грани русского царства, у полунощной столицы, на конце земли русской, у самого моря, светя, как маяк, разбиваемым житейским кораблям среди мирских бурь и тревог житейских.
Здесь, в этом святом храме, полвека трепетал самый воздух его от гласа молитв и воздыханий всероссийского пастыря и молитвенника; здесь пролились его первые слезы священнической молитвы; здесь возносились к Богу его пастырские скорби и радости; здесь около него было столько духовных восторгов веры, упований, столько событий и случаев возрождения, покаяния, спасения, отрад и утешения, столько чудес Божественной благодати, — что поистине должно сказать словами Господа к Моисею у купины неопалимой: «сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая» (Исх. 3, 5).
Столько лет неизменно и непрестанно днем и глубокой ночью, и утру глубоку, еще сущей тьме, он стоял здесь и учил, и молился, — и дал ему Бог радость видеть, как город, известный в прежнее время только блудом и пороком, обратился во всероссийское чтимое место, в место паломничества, как действие его служения сказывалось все шире и шире.
Долго и постепенно разгорался его светильник, пока не засиял на всю Россию и далеко за ее пределами правилом веры, образом кротости и воздержания учителем, пока не стяжал наш пастырь всероссийский смирением высокая и нищетою — богатая. Вздымались гордо волны неверия в 60-х годах, были жестокие бури в Церкви; поднимались ереси; возрос и пал Толстой… Отец Иоанн бестрепетно и непрестанно увещевал, наставлял, бичевал, обличал порок и гордыню неверия и ереси; он стоял несокрушимым столпом православной церковности, на себе самом, в живом примере показывая и доказывая силу, живость и действенность Святой Церкви, которая способна возрастить в своих недрах такого благодатного пастыря.
Он зажег священный огонь в тысячах душ; он спас от отчаяния тысячи опустошенных сердец; он возвратил Богу и в ограду Церкви тысячи гибнущих чад; он увлек на служение пастырское столько выдающихся людей, которые именно в личности о. Иоанна успели увидеть, оценить и полюбить до самозабвения красоту священства… Теперь они, нередко уже стоящие на высоких степенях иерархии, приезжают к старцу Божию и пред ним смиренным склоняются до праха земного. Вчера и сегодня мы были тому свидетелями.
И вот в последние годы, когда назревала и прорвалась гноем и смрадом наша пьяная, гнилая и безбожная, безнародная, самоубийственная революция, мы увидели страшное зрелище. Ничего не пощадили ожесточенные разбойники, не пощадили ни веры, ни святынь народных. И старец великий, светило нашей Церкви, «отец — отцов славная красота», честь нашего пастырства, человек, которым гордились бы каждая страна и каждый народ, — этот старец на глазах у всех возносится на крест страданий, предается поруганию и поношениям; его честь, его славу, его влияние расклевывают черные вороны.
Поползла гнусная сплетня; газетные гады, разбойники печати, словесные гиены и шакалы, могильщики чужой чести вылезли из грязных нор. Еврействующая печать обрушилась грязью на о. Иоанна. Нужно им разрушить народную веру; нужно опустошить совесть народа; нужно толкать народ на путь преступления; нужно отомстить человеку, который так долго и успешно укреплял веру, воспитывал любовь к Царю и родине, бичевал всех предателей, наших иуд и разрушителей родины, начиная от Толстого и кончая исчадиями революции… Его первого стала травить и бесславить разнузданная печать.
Помню я, два года назад, возвращаясь из Сибири к северной столице, по всей линии железной дороги эти листки, рисунки, стихи и издательства над Иоанном Кронштадтским… Потом на краткое время травля ослабела, но теперь вся эта грязь опять соединяется в один общий поток. Черные вороны тучами собираются над Россией, и первое, что они силятся расклевать хищными клювами, это — святыни и святых, подорвать авторитет уважаемых лиц, подорвать благоговение религиозное, на котором построен всякий долг, всякий порядок, всякая жизнь, истинно-достойная и истинно-человеческая.
Нам нет дела до того, что собственно хотел выразить автор бездарной сценической стряпни (Речь идет о кощунственной пьесе «Черные вороны», где высмеивались о. Иоанн Кронштадский и его последователи. — Прим. ред.), рассчитанной на обирание простодушных людей, — обирание, которое он бичует, однако, не в себе и себе подобных, как бы следовало, а в других. Может быть, он, как уверяет, и в самом деле хотел изобразить в отталкивающем виде изуверное сектантство и религиозное шарлатанство, хотя бы прикрывающее себя именем о. Иоанна: ведь зло может прикрыться не только именем чтимого пастыря, но даже именем Иеговы (иеговисты) или Иисуса (иезуиты); ведь и в других областях мысли и жизни вообще сатана нередко преобразуется в образ ангела, и разве мы не видели, как разбойники, насильники и предатели народные, служащие за еврейские деньги разрушению России, выступают под знаменем братства, равенства и особенно «народной свободы» или блага общества (социализм).
Итак, мы не говорим здесь о пьесе и ее содержании: мы говорит о том, что сделали из нее на сцене гнусные служители сцены, лакеи, продажные и пресмыкающиеся прислужники низменных инстинктов толпы и диавольской революции. На сцене вместо бичевания сектантского зверства или обмана, к ужасу православных, изображается быт и обстановка наших православных обителей и храмов и недвусмысленно выводится в шутовском виде наш доблестный пастырь, всенародно чтимый, о котором народная вера давно сказала свой приговор, что житие его славно и успение будет со святыми.
И это в то время, когда он, на склоне дней обессиленный мучительным недугом, ослабевший телесными силами, едва двигаясь, совершает среди верующих по-прежнему свои, может быть, последние на земле подвиги молитв и благочестия, когда он не в силах защитить себя, когда мы трепещем за каждый день и час его жизни, когда еле теплится и вот-вот погаснет эта святая лампада, догорит эта чистая Божья свеча! Неужели нет ему защиты? Неужели мы оставим его одиноким посреди нашего многолюдства? Неужели он отдан на растерзание духовных псов, на пытки и издевательства этих разбойников?
А затем, в этот день церковно-гражданского праздника, хочется чрез вас, через все это великое множество народа, из этого храма на всю Россию сказать: О, храните святыню и святых! Берегите ваши духовные сокровища! Защищайте, отстаивайте их от всех тех свиней, что топчут их ногами! Или не знаете, что уста праведных каплют премудрость, язык же нечестивых погибнет?
Или не верите, что идеже внидет досаждение, тамо и бесчестие — и это мы видели на всех этих усилиях свободы и «освободительного движения», полного одной злобы и досаждения? Или забываете, что в благословении правых возвысится град, а устами нечестивых раскопается? Или перестало быть непреложной истиной, что праведниками держаться царства человеческие, что семя свято — стояние их, что правда возвышает народ, а умаляют племена грехи?
Не унизите вы Бога и святыни, не заплюете неба, — плевки возвратятся на головы плевавших; но сами вы, сами вы — какой ответ дадите? Что скажут о нас потомки? Как справедливо они осудят нас за то, что мы не умели и не хотели уберечь святого, не защитили, не оградили его оградой и стеной любви и это в то время, когда живы и среди нас тысячи им исцеленных чудесно, тысячи им возрожденных?
Тогда как ответим мы и Богу, и не свершится ли над нами Его правый и страшный приговор, что если мы Моисея и пророков не слушаем, то если кто из мертвых воскреснет, не поверим? Тогда не дошли мы до хулы на Духа, за которую одну, по суду даже самой воплощенной Любви, объявившей прощения всякой хуле и всякому греху, нет прощения ни в сей жизни, ни в будущей?
А вам, гнусные хулители, готово пророческое слово того самого праведника, которого вы теперь обливаете грязью. Как бы в предзрении скорби, всего три года назад, о. Иоанн писал в своем дневнике: «Благодарю Тебя, Господи, Боже мой, что Ты призвал меня в общение Божественной трапезы Твоей, сделал меня сотрапезником и собеседником Твоим, чтобы возлежать как бы на персях Твоих, или, точнее, иметь Тебя внутрь в персях и в сердце моем. Какой Ты сподобил меня чести, какого достоинства, какой любви, какого общения!
Что я Тебе за это принесу и что воздам, великодаровитый, бессмертный Царь?! Но какое прискорбие, что служители Твои и сотрапезники Твоей Божественной трапезы ныне в пренебрежении и поношении у людей века сего; как они поносят священников Твоих, и Церковь Твою, и святое слово Твое, которое изрек Дух Святый! И доколе Ты терпишь их, доколе не уничтожишь их, уничиживших Тебя, Бога нашего, и не изгладишь имени их из числа живых! Да погибнет память их с шумом. Буди!» Аминь.
Молитва иеросхимонаха Парфения Киевского
Святой Парфений прожил богоугодную жизнь в стенах Киево-Печерской Лавры. Этот человек отличался кротостью, беззлобием, смирением перед Богом и абсолютной добротой к людям. Его молитвы и сегодня продолжают помогать верующим в сложных жизненных обстоятельствах.
Правила чтения
Любая молитва — это некое связующее звено между человеком и творцом молитвенного обращения. Кому-то может показаться, что молиться чужими словами — это менее эффективно. Но на самом деле слова текста, написанные когда-то святыми отцами, гораздо лучше помогают обрести правильный духовный настрой и будто передают молящемуся всю силу веры автора молитвы.
Перед молитвой рекомендуется встать в уединённом месте перед образом Господа (или Богородицы), возжечь пламя церковной свечи или лампадки, перекреститься, поклониться и приступить к чтению молитвы. Если человек понимает, что мысленно он отвлёкся в процессе, то необходимо начать всё сначала с должным вниманием.
Другие православные молитвы:
В конце следует поблагодарить за подаренное общение небесных покровителей.
Чем помогает молитвословие
К молитвам святого Парфения Киевского прибегают и сегодня, потому что они по-прежнему не теряют своей актуальности.
Совет! В моменты уныния или отчаяния, когда кажется, что в жизни всё складывается наихудшим образом, человек может прочитать молитвенное обращение святителя и в этом найти успокоение для собственной души.
Текст молитвословия очищает мысли от всего греховного и скверного, укрепляет веру в Господа. Именно это приближает нас к Творцу и даёт шанс на спасение в жизни вечной.
Как читать
Произносить молитву лучше вслух. Не обязательно громко, достаточно шёпота или проговаривания слов вполголоса. Это поможет лучше сосредоточиться на смысле сказанного и не терять концентрации в процессе. Если какие-то слова непонятны, то стоит поискать перевод с церковнославянского языка на русский.
Важно! Очень важно не просто механически читать текст, а проникаться его смыслом. Ведь человек в этот момент предстоит перед самим Богом и его угодниками.
Господь — отец наш. И, как все родители, он любит общение со своими чадами. Поэтому молитва «для галочки» будет Ему неприятна.
Возможно, христианину, пришедшему к вере недавно, будет сложно на первых порах правильно читать молитвы Парфения Киевского. Но, сделав над собой усилие, верующий с каждым разом сможет всё больше проникаться той же любовью к Творцу и Пресвятой Деве Марии, которую испытывал киевский затворник. Слова молитв западают в душу и очищают её.
Ещё интересные статьи о православии:
Молитвы Парфения Киевского
С юного возраста святой находил утешение в молитвах к Всевышнему. Познав множество лишений с детства, он старался донести окружающим, что смирение перед Богом, нестяжание и борьба с собственными пороками спасут душу от гиены огненной. Тексты его молитв исполнены безграничной покорности и любви.
Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, не попусти, чтобы суетность, самолюбие, чувственность, нерадение, гнев, господствовали надо мною и похищали меня у любви Твоей. О мои Господи, Создатель мой, все упование мое? Не остави меня без удела в блаженной вечности; соделай, да и я последую святому примеру Твоему, буду покорен властям, надо мною поставленным; даруй мне сию чистоту духа, сию простоту сердца, которые делают нас достойными любви Твоей. К Тебе, о Боже мой, возношу душу мою и сердце мое: не попусти погибнуть созданию Твоему, но избавь меня от единственнаго и величайшаго зла: греха. Соделай, Господи, да переношу с таким же терпением безпокойства и скорби душевныя, с какою радостию приемлю удовольствия сердечныя. Если Ты хочешь, Господи, — можешь очистить и освятить меня. Сe, предаю себя Твоей благости, прося истребить из меня все противное Тебе и присоединить к сомну избранных Твоих.
Господи! Отыми от меня праздность духа, погубляющую время; суетность мыслей, мешающую Твоему присутствию и развлекающую внимание мое в молитве; если же, молясь, я уклоняюсь от Тебя моими помыслами, то помоги мне, дабы сие развлечение было не произвольно, и, отвращая ум, не отвращу от Тебя сердце. Исповедаю Тебе, Господу Богу моему, все грехи моего беззакония, ныне и прежде соделанные пред Тобою: отпусти мне их, ради имени Твоего святого, и спаси душу мою, которую Ты искупил драгоценною Кровию Твоею. Вручаю себя милосердию Твоему, предаюсь в волю Твою, твори со мною по благости Твоей, а не по злобе и беззаконию моему. Научи меня, Господи, располагать дела свои так, чтобы они споспешествовали к прославлению имени Твоего святого. Умилосердись, Господи, о всех христианах; услыши желание всех, вопиющих к Тебе, избави от всякаго зла, спаси рабов Твоих (имена), пошли им отраду, утешение в скорбях и милость Твою святую. Господи, молю Тебя особенно о тех, которые меня чем-либо обидели и опечалили или какое-либо зло сделали: не наказывай их меня ради грешнаго, но пролей на них благость Твою.
Господи, молю Teбя о всех тех, которых я, грешный, опечалил, обидел или соблазнил, словом, делом, помышлением, ведением или неведением. Господи Боже! Отпусти нам грехи наши и взаимных оскореления; изжени, Господи, из сердец наших всякое негодование, подозрение, гнев, памятозлобие, ссоры и все то, что может препятствовать любви и уменьшать братолюбие. Помилуй, Господи, тех, которые поручили мне, грешному, недостойному, молитися о них! Помилуй, Господи, всякаго просящаго Твоей помощи. Господи! Сотвори сей день днем милосердия Твоего, подай каждому по прошению его; буди пастырем заблудших, вождем и светом неведущих, наставником немудрых, отцом сирых, помощником угнетенных, врачом больных, утешителем умирающих, и приведи нас всех к желанному концу — к Тебе, пристанищу нашему и блаженному упокоению. Аминь.
Возлюбленная Богу Отцу Дщерь, безмужная Еммануила Мати, кристалловидная Параклита (Утешителя) Невесто, и всякия святыни вместилище! Радоватися Тебе о Господе! О Святоглаголивая Горлице, высшая небес Владычице и чистшая светлостей солнечных, белолиленный Творца ковчеже, молниелучный Христа сосуде, орошенная Духом Росоносным и от Ангела манною воспитанная, благодать свыше паче всех получившая, и всех тварей превосходящая! Дражайшая моя Покровительнице! Умилосердися надо мною, бедным иноком! Недомыслимаго Слова престоле и Неизследимаго Жениха чертоже; благородное гнездо Орла Небеснаго и зерцало Христовых Тайн; красото безплотным Ангелом и похвало угодником Божиим! Желанная моя Защитнице и Попечительнице! Не отрини просьбы в крайней нужде моей! Нетленная Родительнице Владычня, и браку непричастная, и неискусомужная Царице; несгораемая свеще мирови и слепотствующим светящая! Всепетая Мати, Утешительнице и Спасительнице! Спаси мене от лукаваго в пагубней сей суете! Архангельский Гавриилов глас вопию Ти, Троицею увенчанная, Пронареченная Отроковице, между Богом и людьми посреднице обретшаяся: Царюющая, о радуйся! С Тобою Господь! Торжествуй, быти Матерь Владыки Мессии сподобльшаяся! Общий Ангел хранитель наш еси, Дево, и в призывании скоропослушливая. Полезному моему прошению помощи можеши; поручница ми в житии исправительница буди! Не хощу бо от Тебе более ничесоже, ниже дневнаго пропитания; единаго же точию желаю: даждь ми возлюбити всем сердцем Сына Твоего, Господа и Бога нашего Иисуса Христа, и Твоим Матерним ходатайством получити наследие жизни вечныя, честною Кровию Его нам стяжанныя. Аминь.
По словам многих верующих, после прочтения молитвы Парфения Киевского в душе появляется ощущение благодати и очищения.
Моим религиозным воспитанием занималась няня Подшебякина Е. К.
Именно она научила меня двум молитвам: «Богородице» и «Ангели Боже, хранителю мой святих».
Она рассказывала мне разные интересные случаи из священной истории: про потоп и Ноев ковчег, про Каина и Авеля, про волхвов и Вифлеемскую звезду и рождение Христа.
Я долго помнила все эти ее рассказы и горько жалею теперь, что не поспешила записать их, пока еще память держала в голове ее словечки, выводы и морали.
Няня же объяснила мне, что все грешники будут долго гореть в «Гиене огненной» (что это значит «гиена» я понять не могла), а праведники прямым ходом, (только мимолетно задержавшись для святой бани в Чистилище), отправляются в Рай. В Раю — ангелы, в Аду — черти. Все это я воспринимала как очередную сказку.
Родители мои на эту тему со мной не разговаривали.
Вообще в нашем доме, хоть и висели иконы в детской и в маминой комнате и перед ними зажигали лампадки, культа набожного не было.
Отец — по должности обязан был ходить в гимназическую церковь, но никогда этого не делал (во всяком случае я ни разу не помню его стоящего в церкви) по состоянию здоровья, мама в церковь ходить не любила и ходила туда только тогда, когда там пели красивые молитвы (вроде Разбойника в Великий Четверг).
Словом, самая набожная в доме (и может быть, единственная) была няня. Я исповедовалась один раз в жизни, но помню об этом случае всю жизнь.
На страстной неделе мне сказали, что я буду исповедоваться, причащаться и первый раз пойду к заутрени.
Я радовалась. Слегка печалили меня, правда, нянькины объяснения, что я выхожу уже из ангельского чина и становлюсь обыкновенной девочкой с грехами на совести. Но зато исповедь! Причастие! Заутреня! Все это окупало ангельский чин.
Накануне исповеди мама объяснила мне, что я должна обдумать свою жизнь и вспомнить все дурное, что я сделала, когда нагрешила и правдиво рассказать об этом священнику, освободив себя от тяжести совершенного.
Нянька, таинственно отозвав меня в умывальную, добавила ряд новых сведений: 1) если я утаю что-нибудь от «батюшки», то небеса разверзнутся и Георгий Святой проткнет меня копьем, как змея; 2) сегодня вечером надо «творить» молитву за упокой и за здравие моих близких сродственников (я этого тоже не понимала); 3) в промежутке между исповедью и причастием нельзя совершить ни одного греха ни словом, ни делом, ни ведением и неведением, иначе мне крышка и прямой путь в «гиену огненную» и принять причастие никак нельзя. Если же я, нагрешив, приму причастие, то мне крышка и прямой путь в гиену огненную; 4) если хоть один грех я утаю от батюшки, тоже угожу в гиену, да к тому же еще небеса разверзнутся.
Нянька сильно усложнила и, главное, затяжелила новое и, как мне казалось, радостное событие в моей жизни.
Улегшись в постель, я старалась вспомнить и восстановить свои грехи. Была взволнованна, ответственна, сосредоточенна…
Брата тоже не помню в церкви, думаю, что он был где-нибудь в толще гимназических квадратов. Прислуживали в церкви гимназисты. Хор был тоже из гимназистов.
Мы с сестрой ходили чаще всего с разнаряженной Лизой (фрейлейн была лютеранка).
Мне нравилось входить в Первую Московскую гимназию через парадный вход. Швейцар Солнцев (по прозвищу «солнышко») с лысой головой, сияющей улыбкой и сияющими медалями на груди встречал нас радостно.
Раздевая меня, он говорил: «Барышня (барышня!) Татьяна Александровна, разрешите пальтецо ваше принять». Или доверительно маме или Лизе: «В церкве сегодня прохладно — дрова сырые — рекомендую сохранить рейтузики на Татьяне Александровне». Рейтузики на мне сохранялись.
Домовая церковь в гимназии была на втором этаже, и по чугунной лестнице уже шли наверх дамы в красивых платьях, подметая по чугунной лестнице модными тогда шуршащими нижними юбками, нарядные девочки и гимназисты в парадной форме. Как в театре.
Очень любила службы, когда в руках надо было держать свечку. Всю службу я старалась попасть капельками воска на носки своих башмаков. Занятие это было крайне увлекательное, но трудное и требовало терпения, полной сосредоточенности и меткости.
Кап, кап, кап — на паркетный пол церкви и вдруг — кап — прямо на носок нового башмака. Как удачно! Как красиво! И снова сосредоточенная и трудоемкая работа начиналась сначала.
Наклон свечи, прицел, капля! А что там творилось кругом, это меня не интересовало. Иногда мама или Лиза легонько нажимали на мое плечо. Значит, надо было вставать на колени и игра в «капанье» временно прекращалась.
Еще я любила вербную субботу, когда надо было горящую свечку донести до дома. Потом, когда я прочла у Блока «мальчики и девочки свечечки и вербочки понесли домой» на меня пахнуло, как пирогами из печки или варящимся вареньем, детством, и мне показалось, что Блок написал это про меня. А возможно даже, что писал он это стихотворение не один, а в соавторстве со мной, а, возможно, писала я одна, без Блока.
Именно огонечки теплятся, именно дождик маленький и ветерок удаленький, именно пахло весной.
Все всегда именно так и было.
И еще любила с разбега вбежать в папин кабинет (он сидит за письменным столом и занимается), подлететь к нему и потереться своим лбом о его, чтобы мирра, которой поп Коновалов сделал мне крест на лбу, передалась папе. Это занятие называлось бодаться. «Папа, давай бодаться!» — кричу я, и отец, отложив перо и мягко улыбаясь, наклоняется ко мне и трется своим лбом об мой. Трется он долго, гораздо дольше, чем нужно.
Отец был не сентиментален, стыдился нежности, суров и сдержан в обращении (северянин!), а меня очень любил (маленькая!), и это «бодание» было нежностью его, лаской, поцелуем (никогда не целовал). Мы долго «бодались», а потом вместе шли пить чай.
С детства обладала я незаурядным басом. «Боженька, — заорала я не своим голосом, — сделай так, чтобы мама разрешила пойти гулять с новой куклой. Боженька, сделай это, прошу тебя», — орала я на всю квартиру, потому что уже знала, что Бог на небе, за иконой, и надо было орать погромче, чтобы он услышал.
Это была первая сознательная, не механическая молитва в моей жизни. И она исполнилась.
Я орала басом, крестилась и клала земные поклоны, как это делала нянька. Я молилась неистово и яростно.
Богородицерождественский Храм пос. Поварово
Чудесная дружба
Христиане Египта и Палестины уходили от мирской суеты в пустыни, а русские святые строили кельи в дремучих лесах, и в гости к ним приходили не львы и крокодилы, а волки и медведи.
В XIV веке жил преподобный Сергий Радонежский — святой подвижник. Долгое время его уединенным жилищем была маленькая келья в лесу. Лес был полон зверей и птиц. Все они полюбили святого и часто навещали его. То волк забежит на огород, где работает старец, то семейство кабанов пожалует…
А однажды прямо перед хижиной святой Сергий встретил большого медведя. Медведь был голоден. Сергий сжалился над зверем и вынес ему свой обед — кусок хлеба. С тех пор медведь привязался к преподобному. Каждый день он приходил к келье и угощался хлебом, который старец оставлял для него на пеньке. Преподобный делился со зверем даже тогда, когда хлеба было совсем мало. Если святой Сергий молился, медведь терпеливо ждал, когда он закончит и угостит друга.
Другой русский святой, Серафим Саровский, тоже долго жил в лесу. Полянку и свою келью на ней он называл «пустынькой», в память об отшельниках, живших в пустыне. Чудотворец Серафим дарил свою любовь каждому живому существу, будь то человек или животное. «Радость моя», — так обращался он ко всякому, кто приходил к нему.
Часто в лесную «пустыньку» святого наведывался медведь. Он приходил, принимал угощение, подставляя огромную голову для ласки и, довольный, ложился у ног старца, как верный пес.
— Вот послал мне Господь зверя в утешение, — говорил святой Серафим, поглаживая медведя по лохматой шкуре.
Послушная мышь
Эту историю рассказал покойный владыка Антоний, митрополит Сурожский.
«Когда-то мы — бабушка, мама и я — жили в церковном доме. Там завелись мыши, они бегали повсюду, и мы не знали, что с ними делать. Мы не хотели ставить мышеловки, потому что нам было жалко мышей. Вдруг я вспомнил, что в Великом требнике есть обращение ко всем животным, которые нарушают человеческую жизнь, — как бы призыв уйти. Там перечислены десятки разных тварей бессловесных, начиная со львов и кончая букашками. Я прочел и подумал: «Не может быть! Как я могу употребить такую молитву? Я не верю,что она мне поможет». Но потом стал размышлять так: «Ведь святой, который составил эту молитву, верил в это». Тогда я обратился к этому святому (не помню уже, кто составил эту молитву). Я сказал ему так:
— Я не верю, что у меня что-то получится, когда я прочту эту молитву, но ты ее составил, написал, ты ее произносил из глубины веры. И когда ты ее произносил, то получал помощь, иначе ты не стал бы заносить ее в книгу. Помоги мне: я прочту твою молитву, а ты эту молитву произнеси из глубины твоей святости и принеси Богу.
Я сел на кровать, положил на колени Великий требник и дождался, пока из-за камина показалась мышь.Я ее перекрестил и сказал:
— Сядь и слушай!
К моему изумлению мышь села на задние лапки и так сидела, не шелохнувшись. И вот я этой английской мышке прочел вслух на славянском языке молитву. Кончив, перекрестил ее и сказал:
— А теперь иди и скажи всем другим!
Она ушла, и после этого ни одной мыши у нас в доме никогда больше не появлялось!»
Святой Герасим Иорданский
Преподобный Герасим Иорданский (? – ок.475 г.) был родом из города Ликии (Каппадокия, Малая Азия), из богатой семьи. Уже и юности он решил оставить мирскую жизнь и посвятить себя служению Богу. Приняв монашество, он ушел в Египет, в Фиваидскую пустыню. Затем, около 450 года пришёл на берег реки Иордан в Палестине, где основал монастырь и стал его настоятелем. Устав обители отличался большой строгостью. Начинающие монахи жили в самой обители.
Опытные монахи селились в пустыне, в уединенных кельях. Пять дней в неделю пустынники проводили в одиночестве и совершенном молчании. Молясь, они плели корзины из ветвей финиковой пальмы. У отшельников ничего не было, кроме ветхой одежды да плетенной из прутьев подстилки, на которой они спали. Выходя из кельи, они всегда оставляли дверь открытой, чтобы всякий мог войти и взять, что ему понравится. Питались отшельники только сухарями, финиками и водой. Огнем пользоваться не разрешалось. По субботам и воскресеньям отшельники собирались в обитель. После святого причащения они шли в трапезу и обедали — ели вареную пищу и пили немного виноградного вина. Затем приносили плетеные корзинки, клали их к ногам старца и снова расходились по кельям, взяв с собой небольшой запас сухарей, финики, воду и пальмовые ветви.
Сам преподобный Герасим являл братии замечательный пример совершенного подвижничества и воздержания. Например, во время Великого поста преподобный ничего не вкушал до самого светлого дня Воскресения Христова, когда причащался Божественных Тайн.
Всемирно известна история о приручении святым Герасимом дикого льва.
Однажды он шел по пустыне и встретил льва. Лев хромал, потому что занозил лапу, она распухла, и рана была полна гноя. Он показал преподобному больную лапу и жалобно смотрел на него, словно прося о помощи.
Старец сел, вынул из лапы колючку, рану очистил от гноя и перевязал. Зверь не убежал, а остался с пустынником и с тех пор ходил за ним повсюду, как ученик, так что преподобный удивлялся его благоразумию. Старец давал льву хлеб и кашу, и тот ел.
В монастыре был осел, на котором возили воду с Иордана, и старец велел льву пасти его у реки. Однажды лев далеко ушел от осла, лег на солнцепеке и уснул. В это время мимо ехал купец с караваном верблюдов. Он увидел, что осел пасется без присмотра, и увел его. Лев проснулся и, не найдя осла, с унылым и печальным видом пошел к старцу. Преподобный Герасим подумал, что лев съел осла.
— Где осел? — спросил старец.
Лев стоял, опустив голову, как человек.
— Ты его съел? — спросил преподобный Герасим.- Благословен Господь, ты не уйдешь отсюда, а будешь работать на монастырь вместо осла.
На льва надели упряжь, и он стал возить в обитель воду.
Как-то в монастырь пришел помолиться один воин. Увидев, что лев трудится как вьючное животное, он пожалел его и дал монахам три золотых монеты — на них купили другого осла, и лев больше не ходил на Иордан за водой.
Купец, который увел осла, вскоре снова проходил поблизости от монастыря. Он вез пшеницу в Иерусалим.
Увидев осла, идущего с верблюдами, лев узнал его и, рыкнув, бросился к каравану. Люди очень испугались и кинулись бежать, а лев взял в зубы уздечку, как всегда делал, когда пас осла, и повел его вместе с тремя привязанными друг к другу верблюдами в монастырь. Лев шел и радовался и от радости громко ревел. Так они пришли к старцу. Преподобный Герасим тихо улыбнулся и сказал братии:
— Зря мы ругали льва, думая, что он съел осла.
И тогда старец дал льву имя — Иордан.
Иордан жил в монастыре, часто приходил к преподобному и брал из его рук пищу. Так прошло пять лет. Преподобный Герасим умер, и братия похоронили его. Случилось, что льва тогда не было в обители. Вскоре он пришел и стал искать своего старца. Отец Савватий, ученик преподобного, сказал ему:
— Иордан, старец наш оставил нас сиротами — отошел ко Господу.
Он хотел покормить его, но лев не брал пищи, а повсюду искал преподобного Герасима и горестно ревел.
Отец Савватий и другие монахи гладили его по спине и говорили:
— Отошел старец ко Господу.
Но не могли этим утешить льва. Иордана повели ко гробу преподобного возле церкви.
— Здесь погребен наш старец,- сказал отец Савватий и, став над гробом на колени, заплакал.
Лев с громким ревом начал биться головой о землю и, страшно рыкнув, испустил дух на гробе преподобного.
Авва Вина и бегемот
А святого Вину послушался огромный зверь — бегемот. На берегу реки, где жил уединенно авва Вина, были поля местных жителей. И вот кто-то стал уничтожать их посев. Обезпокоенные земледельцы пришли к святому с просьбой о помощи.
Тогда авва Вина встал на берегу реки и тихим голосом сказал:
— Именем Иисуса Христа повелеваю тебе не опустошать больше здешних полей!
И тут из воды показался огромный бегемот. Глядя на святого, он качнул головой, как будто в знак согласия, и поплыл вниз по течению реки. Больше его в этих местах не видели.
Бык пожаловался
Это случилось в конце 50-х годов прошлого века в знаменитой Глинской Пустыни. Там на скотном дворе трудился монах Адриан. Маленького роста, худенький (в чем только душа держится?), отец Адриан «командовал» огромными и страшными быками. Слушались они его беспрекословно. На водопой он их не гнал, а провожал, помахивая тоненькой хворостиной. На быках в монастыре пахали.
Однажды отец Адриан пришел к настоятелю и говорит:
— Отец архимандрит, бык Соловей жалуется. Его били.
— Да ты что, отец Адриан! Как же бык может жаловаться?
— Жалуется, я вижу, он мне жалуется!
— Хорошо, иди. Я узнаю, кто работал и кто быка обижал.
И действительно, как выяснил отец архимандрит, монах-пахарь бил быка Соловья.
Необыкновенная ладья
В IV веке в пустыне Египетской жил святой по имени Еллий. Жил он в пещере, изнуряя свое тело, но укрепляя дух молитвой и постом. Господь посылал ему пищу чудесным образом — святой находил ее возле своей пещеры. Вкусив совсем немного, преподобный относил остальную пищу в соседний монастырь.
Однажды, неся пищу братии, Еллий увидел стадо диких ослов. Устав от тяжелой ноши, Еллий именем Божиим повелел одному животному подойти к нему. Осел подошел к святому и подставил спину для ноши. Вместе они тронулись в путь и вскоре дошли до большой реки. Не найдя в обычном месте лодки, Еллий задумался, как перебраться на тот берег. Тут из воды показался огромный крокодил. Этот кровожадный крокодил погубил много людей. Но при виде человека, который кротким голосом призывал имя Иисуса Христа, крокодил как будто забыл свою злобную природу, подплыл к святому и подставил ему спину. Преподобный сел на крокодила и переплыл на нем через реку.
В монастыре все удивились такому чуду:
— Как же ты добрался? Ведь в реке завелся ужасный крокодил!
— Господь Бог послал мне ладью для переправы, — с улыбкой ответил старец.
Корова плачет
А вот какую историю рассказал архимандрит Амвросий Юрасов.
«Моя сестра Мария купила себе корову. Корова дойная, но с характером. Когда ее стали доить, она неудобно встала. Сестра ее легонько стукнула по ноге и сказала:
— Ну-ка, поставь ногу как положено!
Корова обиделась и не дала молока. Тогда сестра прогнала ее во двор. В это время шла другая сестра и увидела: корова стоит и плачет. Слезы прямо капают. Подходит корова к этой сестре, сказать-то ничего не может, но сразу видно — жалуется. Сестра эта в дом вошла и говорит:
— Мария, корова-то плачет.
— Да вот я ей немножко грубовато сказала, да по ноге ударила. Она мне молока после этого не дала.
Ну что делать-то? Надо помириться как-то с коровой. Отрезали сестры хлебушка, посыпали солью, вышли, дали корове, погладили…
Корова-то успокоилась и стала после этого молоко давать. И такое в жизни бывает.
Святой Мамант угощает воинов молоком диких коз
Это было в III веке. Недалеко от города Кесарии Каппадокийской, на горе, жил святой Мамант. День и ночь он молился за людей, просил Бога, чтобы язычники уверовали во Христа. Питался святой молоком диких коз, из него же делал сыр. Иногда он спускался с горы и раздавал сыр бедным.
Но правитель города ненавидел христиан и жестоко преследовал их. Однажды он послал воинов, чтобы они нашли святого Маманта и привели в город. Воины быстро нашли на горе хижину святого.
— Проходите, дети мои, угощайтесь, — ласково приветствовал воинов старец. Он накормил их сыром и молоком.
Вдруг в хижину стали заходить звери. Сначала зашли лани и козы, потом гиены и львы. Воины испугались.
— Не бойтесь, это мои друзья, — успокоил их Мамант.
Воины удивились такой дружбе, им стало жалко уводить старца на неминуемую гибель. Но если они не выполнят приказ, правитель убьет их. Старец как будто услышал мысли воинов и сказал:
— Дети мои! Я не хочу, чтобы вы пострадали из-за меня. Ведите меня к правителю.
И воины повели святого в город. Всю дорогу святого Маманта сопровождал самый большой его друг — лев. Правитель Кесарии пытался заставить святого отречься от Христа и поклониться языческим богам. Но святой не предал своего Господа и принял мученическую смерть.
Святой Власий благословляет зверей
В древней Руси покровителем домашних животных считался святой Власий. Ему молились, если вдруг заболеет лошадь или заблудится теленок. Почему же именно к нему обращались русские крестьяне за помощью? А вот почему…
В IV веке, когда император Ликиний преследовал христиан, жители города Севастии упросили своего епископа св.Власия покинуть город, чтобы скрыться от преследований и мучений. Св. Власий послушался любящих его людей и поселился на горе Аргеос, окруженной лесами, в которых было много зверей. Дикие звери часто приходили к пещере святого. Они терпеливо ждали, когда он закончит молиться. Старец выходил из пещеры и благословлял зверей, а они начинали радостно бегать, ползать, прыгать… лизали святому руки и ласкались к нему. Больных зверей Власий исцелял, возлагая на них руки.
Однажды слуги императора охотились у горы Аргеос и увидели множество играющих животных. Причем львы не обижали оленей, а медведи не трогали косуль. Святой Власий заметил охотников издалека. Он благословил зверей и тихо сказал им:
— Убегайте скорее, а то охотники убьют вас!
Когда охотники подошли ближе, они увидели, что зверей и след простыл, а перед ними стоит седой старец.
— Ты колдун! — сказали охотники. — Как ты очаровал зверей, что они слушаются тебя?
— Я не колдун, я — христианин с молодых лет. Враги веры изгнали меня из города. Мне лучше жить с дикими зверями, чем со злыми людьми, врагами Христа…
Много лет прожил в изгнании святой Власий. Все эти годы он молился за людей — и за своих обидчиков тоже. И все эти годы к нему приходили дикие звери за добротой, лаской и любовью.
Мудрый ворон и преданные львы
Святому Антонию, жившему в IV веке, львы помогли, как верные друзья. Однажды ночью Господь открыл ему, что на другом конце пустыни Египетской живет отшельник, которого он должен повидать. И девяностолетний старец отправился в путь… Труден путь по пустыне: солнце палит, воды нет, только ветер гонит раскаленный песок. Перед старцем бежала гиена, указывая ему путь. Она привела его к пещере, вход в которую скрывала пальма. Антоний вошел в пещеру и в полумраке едва разглядел молящегося человека. Это был преподобный Павел Фивейский. Старцы обнялись.
Тут случилось удивительное — к их ногам опустился ворон с хлебом в клюве.
После трапезы Павел сказал другу, что скоро умрет и что Антоний послан Богом похоронить его. Заплакал Антоний, вышел из пещеры, стал молиться, чтобы не забирал Господь к себе его друга. И было ему дивное видение: необычайно яркий свет, ангелы поют, лики пророков, апостолов и… преподобный Павел среди них. Святой Антоний вернулся в пещеру — и увидел, что святой Павел уже почил…
Всю ночь плакал и молился Антоний над телом друга. Настало утро — надо копать могилу. А лопаты нет, каменистая земля иссушена зноем. Вдруг перед ним появились два льва. Эти львы много лет дружили с преподобным Павлом. Они преклонили головы перед усопшим и стали рыть могилу лапами. И святой Антоний благодарил Бога за таких помощников.
Послушные ласточки
Очень много в житиях святых примеров, как слово, сказанное с верой, понимают даже дикие звери и птицы. Однажды святой Акакий, епископ Милитинский, живший в начале V века, говорил проповедь в храме. А под потолком храма хлопотали ласточки — строили себе гнезда. Они громко щебетали и сновали над святителем, мешая людям слушать его проповедь. Тогда святой Акакий обратился к птицам:
— Милые ласточки! Именем Творца, прошу вас, не мешайте мне проповедовать!
И, к великому изумлению всех, бывших в храме, тотчас воцарилась тишина. Послушные ласточки улетели из храма. Вернулись они в гнезда лишь тогда, когда святой закончил проповедь.
Святой Иоанн Русский
Вследствие неудавшейся военной операции в войне с Турцией в турецком плену оказались тысячи русских солдат, и среди них Иоанн, крестьянин 21 года от роду. Он был продан в рабство в город Прокопион, где проживали янычары – лютые противники христианства. Хозяин Иоанна был начальником кавалерии.
Несмотря на жестокие пытки (его били, оскорбляли, бросали в навоз, надевали на голову раскаленный шлем), он остался верен Христу. Он так говорил Аге (своему хозяину): «Я твой пленник, ты властен над моим телом, но не над моей душой, принадлежащей моему Христу. Я готов служить тебе, но никакие угрозы или мучения, даже самая смерть, не в силах отлучить меня от Христа и Бога моего. Я христианином родился, христианином и умру!»
Эти слова подействовали на Агу, и он оставил Иоанна в покое и назначил его на службу в конюшне.
Конюшня располагалась в подвале дома Аги. Там и поселился Святой Иоанн. «Иоанн нежно заботился о лошадях своего господина. Чувствуя любовь Святого, те ждали его, когда он отсутствовал, и ржали от радости, как бы разговаривая с ним, когда он ласкал их, — ржанием выражали удовольствие.»
Как Макарий Великий получил подарок от гиены
Однажды преподобный сидел на дворе; вдруг прибежала гиена, и принесла в зубах своего щенка, который был слеп; подбежав к Макарию, гиена бросила щенка к его ногам.
Святой, подняв щенка, плюнул ему в глаза, помолился Богу, — и щенок прозрел. Гиена, взяв своего щенка, убежала.
Наутро она снова прибежала к преподобному, неся огромную баранью шкуру, увидав которую святой сказал гиене:
— Откуда у тебя эта кожа, разве ты съела чью-нибудь овцу? Если ты добыла ее насилием, я не возьму ее.
Гиена же, наклонив голову к земле и преклонив колена, положила принесенную шкуру к ногам святого. Но преподобный сказал зверю:
— Я сказал, что не возьму до тех пор, пока ты не обещаешься мне, что не станешь более обижать бедных, съедая их овец.
Тогда гиена наклонила свою голову, как бы соглашаясь со словами святого и обещаясь повиноваться ему. После сего преподобный Макарий взял кожу у гиены и отдал ее святой Мелании Римлянине, часто посещавшей святых отцов в пустыне. С тех пор кожу эту прозвали «дар гиены». И что удивительно, в мужах, отрекшихся от мира, так это то, что даже зверь, получив во славу Божью и в честь святых его благодеяние, уразумел то и принес дар блаженному. Укротивший львов для пророка Даниила (Дан.14:31), дал и гиене разумение полученного благодеяния и научил ее благодарности.
Сушеною рыбою кормил отец Герман птиц, и они во множестве обитали около его келий. Под келией у него жили горностаи. Этот маленький зверек, когда ощенится, недоступен, а отец Герман кормил его из рук. «Не чудо ли это мы видели?» — говорил его ученик Игнатий. Видели также, что отец Герман кормил медведей. Со смертью старца и птицы, и звери удалились, даже род его не давал никакого урожая, если кто самовольно держал его, утверждал Игнатий.
Святитель Игнатий Брянчанинов, рассказав в своем «Отечнике» об одном пустыннике и его послушнице-волчице, заключает свой рассказ так:
«Это — Твоя сила, Христе! Это Твои чудеса, Христе! Тебе принадлежат дивные дела, совершаемые служителями Твоими во имя Твое! То достойно неутешного плача, что звери ощущают Твое величие и не ощущают его человеки!»