Рифма к слову талисман

Рифма к слову талисман

Выбраны все точные рифмы к слову талисман. Кликните по любому слову, чтобы найти к нему рифмы

2 слога
гласных: 2
согласных: 4

2 слога
гласных: 2
согласных: 5

4 слога
гласных: 4
согласных: 7

1 слог
гласных: 1
согласных: 1

4 слога
гласных: 4
согласных: 6

3 слога
гласных: 3
согласных: 4

3 слога
гласных: 3
согласных: 5

3 слога
гласных: 3
согласных: 3

1 слог
гласных: 1
согласных: 2

3 слога
гласных: 3
согласных: 7

2 слога
гласных: 2
согласных: 3

3 слога
гласных: 3
согласных: 6

4 слога
гласных: 4
согласных: 5

3 слога
гласных: 3
согласных: 2

5 слогов
гласных: 5
согласных: 6

4 слога
гласных: 4
согласных: 4

5 слогов
гласных: 5
согласных: 5

1 слог
гласных: 1
согласных: 3

1 слог
гласных: 1
согласных: 4

2 слога
гласных: 2
согласных: 2

Вы можете изменить окончание или падеж слова «талисман» для поиска других вариантов рифм.

Холмс сдержал свое обещание! Он явился на Бейкер-стрит только вечером и очень хотел есть. Мне было известно, что это признак удачного дня и он достиг прогресса в своих расследованиях, потому что он вообще не ел, если поиски и размышления не давали полезных результатов.

Сидя за поздним обедом, я шутливо спросил:

– Ну как, Британский музей помог вам прояснить личность Генри Ейтса?

– Да, разумеется, – ответил он. – Я не только знаю, что это за человек со всеми совершенно ненужными подробностями его многочисленных браков, а также удостоверился, что в этом деле немалую роль сыграл «большой палец» Джека Хорнера, хотя было это три с половиной столетия назад.

– Триста пятьдесят лет! – воскликнул я. И меня вдруг осенило: – Так Генри Ейтс – это король Генрих Восьмой? [2]

– Поздравляю, Ватсон! Порлок, по-видимому, не большой знаток истории и не понял шутки Мориарти.

– Но ведь Генрих Восьмой нашел бы средства отыскать сокровище, если его вообще можно найти?

– Ну, его подход к этому делу, как и во всех других отношениях, был не очень тонким. Вспомните, что, рассорившись с папой римским из-за разрешения на брак с Анной Болейн, он объявил себя главой англиканской церкви и потребовал, чтобы все английское духовенство подписало с ним договор. Те, кто не согласился, в лучшем случае были отставлены от должности, в худшем – казнены, а конфискованные аббатства, монастыри и земельные владения перешли в руки его сторонников и пополнили королевскую казну.

– Но какое отношение ко всему этому имеет большой палец Джека Хорнера?

Холмс рассмеялся и прочитал детский стишок:

Маленький Джек Хорнер

И пирог рождественский

Сунув большой палец, будто наугад,

Джек вытащил тихонько чудеснейший цукат.

«Я хороший мальчик», – себя он похвалил

И сливочный цукатик тотчас проглотил.

Я уставился на него во все глаза, а Холмс снова рассмеялся:

– Джек Хорнер был сообщником Генриха Восьмого. Когда король конфисковал аббатство в Гластонбери, документы на владение его земельной собственностью были посланы в Лондон под надзором этого самого Хорнера. В те времена было в обычае пересылать важные сообщения, спрятав их в пироге, так чтобы они дошли целыми и невредимыми. Однако вскоре хитрый Хорнер, непонятно каким образом, стал владельцем тамошних земельных угодий. Народная молва приписывала внезапное обогащение Джека Хорнера его ловкому «большому пальцу». Впрочем, он, возможно, получил вознаграждение и за то, что, будучи главным судьей, приговорил настоятеля Гластонберийского аббатства к повешению.

– И настоятеля повесили?

– Да. Но это было уже во времена Кромвеля. Я сам видел его резолюцию: «Следовательно: настоятель Гластонберийского аббатства и его сообщники должны быть судимы и повешены». А Кромвель шутить не любил.

– А могло быть так, что настоятель перед казнью кому-то доверил тайну талисмана дьявола?

– Конечно, – ответил Холмс, – тем более что это могло бы спасти ему жизнь. Однако документы, которые я видел, указывают на то, что в Гластонбери сокровище искали, но не нашли, и слова Мориарти это подтверждают.

– Что мы теперь будем делать? – спросил я.

– Я должен продолжать свое расследование, а вы – получать все сообщения от Порлока или парней Макмурдо и передавать их мне. А сейчас возьмите нож и «хорнерезируйте» вкусный черно-смородинный пирог миссис Хадсон.

Несколько дней мы провели довольно однообразно. Холмс уходил из дома рано утром обычно в Британский музей или еще какое-нибудь хранилище древних рукописей, а я сидел все время дома, ожидая сообщений и не смея отлучиться, кроме как для краткой прогулки в Риджентс-парк, чтобы немного проветриться. С каждым днем Холмс возвращался все позднее и становился молчаливее по мере того, как его расследование приносило все меньше нового и полезного, и он часто курил трубку далеко за полночь. Телеграммы от телохранителей полковника Хардена извещали нас только о том, что он постепенно продвигается на запад – от Винчестера к Ромси, Солсбери, Эмсбери, Эвбери и Стэнтону. Что касается Дрю, то от Порлока пока не было никаких известий.

Я уже начал подумывать, что мы обречены на такое скучное времяпрепровождение до бесконечности, когда пришло сообщение от парней Макмурдо. В нем говорилось, что полковник Харден уехал в Уэльс, намереваясь потом посетить Гластонбери. Я сразу же отнес это сообщение Холмсу в Британский музей, и вечером он показал мне текст ответной телеграммы:

«ОСТАВАЙТЕСЬ В УЭЛЬСЕ ДО МОЕГО ПРИЕЗДА ТЧК ГЛАСТОНБЕРИ ОПАСНЫЙ ПУНКТ ТЧК ХОЛМС».

– Я не собирался уезжать из Лондона, не закончив своих исследований, – пожаловался Холмс. – Но быстрые передвижения полковника вынуждают нас действовать.

На следующее утро, когда Холмс ушел из дома, доставили анонимную записку:

«Д. организовал наблюдение за американцем в Уэльсе. Говорит, что последует за ним, если тот поедет в Гластонбери».

Записка явно была от Порлока, и я сразу же отправил ее с посыльным Холмсу. К моему удивлению, не прошло и часа, как Холмс вернулся домой.

Широко шагая, он вошел в гостиную, потер руки и улыбнулся:

– Я уже телеграфировал Хардену, что завтра мы будем в Уэльсе. Так давайте воспользуемся свободным временем и позавтракаем где-нибудь вне дома.

Во время еды он находился в прекрасном настроении, был очень оживлен, но говорил обо всем на свете, только не о деле Хардена. Мне было ясно, что в своих исследованиях он весьма продвинулся, хотя ничего мне об этом не сообщил.

На следующий день рано утром мы выехали в Уэльс. На станции нас встретил один из парней Макмурдо:

– Полковник в городском соборе и наши ребята тоже, он хочет послушать бой часов.

– Послушать бой часов! – воскликнул я, но Холмс засмеялся.

– Дело обычное, – заметил он. – Чтобы англичане заинтересовались достопримечательностями своей страны, надо, чтобы об этом напомнил американец. Если поспешим, Ватсон, то мы тоже успеем посмотреть на эти знаменитые часы.

Полковника мы нашли в северном приделе собора в сопровождении парней Макмурдо. Там собралась небольшая группа туристов, а также местные ребятишки. Полковник приветствовал нас возгласом:

– Добрый день, джентльмены! Вы как раз вовремя. – И, вынув свои карманные часы, он стал сверять их с огромными часами, висящими на западной стене собора.

Я взглянул вверх, и у меня даже дух захватило. Над нами висели самые необыкновенные часы из всех, которые я когда-либо видел. Циферблат, более шести футов в диаметре, был весь замысловато расписан цифрами, указывающими фазы луны и положения планет на их орбитах. Внешний круг состоял из двадцати четырех делений и показывал время суток, а за ним вращалась большая звезда. Звезда поменьше вращалась во внутреннем круге, разделенном на шестьдесят частей.

Пока мы смотрели, небольшая звезда уже совершила свой путь. В это время находящаяся над внешним кругом деревянная фигурка гномика вдруг ожила и стала колотить ножкой по колокольчику внизу, а потом то же самое проделала другой ножкой, и зазвенел второй колокольчик. Всего гномик ударил по колокольчикам восемь раз, а внутри часов послышалось какое-то жужжание. И вот дверцы над циферблатом распахнулись и показались четыре миниатюрные фигурки вооруженных рыцарей на конях. Первые две двигались по часовой стрелке, а вторые – в обратном направлении, и при каждой встрече какой-нибудь один из рыцарей, пронзенный мечом противника, падал на спину. От изумления я разинул рот и стоял так до тех пор, пока фигурки не скрылись за дверцами. Взрослые негромко переговаривались и улыбались, а дети восторженно хохотали.

– В мире мало найдется таких старинных часов, – заметил Харден, пряча свои карманные, – столь хитроумно устроенных, за исключением больших часов в Страсбурге. Преклоняюсь перед этими часами, ведь их впервые завели за сто лет до открытия Америки.

– А сделаны они были, – добавил Холмс, – Питером Лайтфутом, монахом из Гластонбери, более пятисот лет назад. Вообще, надо сказать, монахи были прелюбопытными и учеными людьми и владели многими искусствами. Я в полной мере разделяю ваш восторг по поводу часов, полковник, но сейчас нам нужно поговорить и о других достопримечательностях, о тех, что в Гластонбери.

– Да, – согласился Харден, пока мы неспешно выходили из собора. – Но что там такого особенного? В вашей телеграмме вы сообщили, что я не должен ехать туда без вас.

Холмс приостановился и взглянул полковнику прямо в лицо:

– Возможно, вам вообще не следует туда ездить.

– Не ездить туда? Почему же?

– Полковник, – мрачно ответил мой друг, – в Винчестере вы приняли смелое решение не отступать, несмотря ни на какие угрозы Дрю, и то было решение, которому я аплодировал. Однако ситуация изменилась. Дрю еще не нашел то, что ищет, и моя информация подтверждает его намерение быть в Гластонбери одновременно с вами. Я полагаю, что объект поисков Дрю находится именно в Гластонбери, и теперь он одержим настоящим страхом, как бы вы не нашли то, что сам он найти пока не может.

– И что из этого следует? – спросил полковник. – Почему я должен менять свои намерения?

– Потому, – ответил Холмс, – что если Дрю не убьет вас в Гластонбери, то только по той причине, что решил сделать это до вашего приезда туда.

Критикам глагольных рифм /С. Маршак/

Воспитание словом
о мастерстве
о хороших и плохих рифмах

Рецензент пишет молодому поэту:

“Рифма ваша бедна. Избегайте глагольных рифм. Нехорошо рифмовать одинаковые окончания падежей — “словам — сердцам, лугов — ковров и т. д.“.

Спору нет, богатая, полнозвучная рифма лучше бедной, новая лучше старой, рифма, охватывающая чуть ли не все слово, лучше

мелочишки суффиксов и флексий
в пустующей кассе
склонений
и спряжений,

хотя Маяковский тут же признается, что и поэту-мастеру приходится подчас пользоваться этой “мелочишкой“.

И, однако же, в совете рецензента кроется существенная ошибка. Эта ошибка — безапелляционность. Можно ли говорить о каком-то абсолютном и неизменном качестве рифмы независимо от места, времени и цели ее применения?

Скажем, бедны ли рифмы в стихах:

Горит восток зарею новой.
Уж на равнине, по холмам
Грохочут пушки. Дым багровый
Кругами всходит к небесам
Навстречу утренним лучам.

Что это за подбор рифм? Сплошные дательные падежи — холмам, небесам, лучам! Хоть бы одну коренную согласную прихватить — ну, скажем, “небесам, часам, голосам“, — все же рифма была бы немного богаче.

Туча п небу идет,
Бочка п морю плывет.

Неужели величайший мастер русского стиха Пушкин совсем не заботился о рифме, относился к ней небрежно? Или, может быть, в те времена поэзия была так примитивна и неразвита, что охотно пользовалась самыми неприхотливыми рифмами?

Нет, пушкинская рифма богата и полнозвучна. Да и не только у Пушкина, но и у многих его современников вы найдете острые, меткие, звонкие рифмы, подобранные в первый раз и на один раз, на данный случай.

Возьмите Дениса Давыдова:

. Старых барынь духовник,
Маленький аббатик,
Что в гостиных бить привык
В маленький набатик.

Все кричат ему привет
С аханьем и писком,
А он важно им в ответ:
“Dominus vobiscum!“. *

Или прочтите у Баратынского:

Когда по ребрам крепко стиснут
Пегас удалым седоком,
Не горе, ежели прихлыстнут
Его критическим хлыстом4.

И даже у поэтов XVIII века можно найти немало своеобразных, звучных, изысканных рифм.

Значит, дело не в возрасте поэзии, не в стадии ее развития.

А уж если говорить о Пушкине, то мы знаем, как требовательно относился он к слову, к стиху, к рифме.

И если вглядеться внимательно в его строчки, посвященные началу Полтавского боя (“Горит восток зарею новой. “), то станет ясно, что рифмы этих строк, хоть и представляют собою окончания дательного падежа, отнюдь не плохи, не бедны.

В чем же их достоинство?

В том, что эти рифмы превосходно выполняют свою задачу.

Посмотрите, какую картину рисуют одни только рифмующиеся слова, даже взятые отдельно (без остального текста):

. новой.
. холмам.
. багровый.
. небесам.
. лучам.

По этим поставленным в конце строчек словам можно догадаться, о чем в стихах идет речь, или, во всяком случае, можно почувствовать краски изображенного Пушкиным бодрого боевого утра.

Значит, не случайные, а важные для всей картины слова рифмуются поэтом. Они много говорят воображению даже в том случае, если вы закроете всю левую часть текста.

Да и музыкальную задачу отлично выполняют эти звучные слова с открытой гласной “а“ и гулкой согласной “м“ в конце: холмам — небесам — лучам.

Только избалованные литературные привередники могут отказаться от такого звучания.

Что же касается пушкинского двустишия

Туча п небу идет,
Бочка по мрю плывет, —

то дело тут не в одних рифмах, но и в том, что в этих двух строчках перекликаются между собой не только окончания строк и слов, но каждое слово верхней строчки находит отклик в соответственном слове нижней, перекликаются небо и море.

В синем небе звезды блещут,
В синем море волны хлещут.

Целые строчки рифмуются здесь между собой и по смыслу и по звучанию.

Какая из двух рифмующихся строчек возникла раньше у поэта, которая из них породила другую, нельзя сказать. Так нераздельны эти строчки-близнецы.

Наш слух радует и в нашей памяти надолго остается оригинальная, полнозвучная, острая рифма или созвучие.

Но бывают случаи, когда простая глагольная рифма сильнее и уместнее самой причудливой, самой изысканной.

Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился, —
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился5.

Величавая эпическая простота этих строк вполне соответствует суровым в своей бедности и скромности рифмам: “влачился — явился“.

А вот другой пример.

В “Евгении Онегине“ говорится:

Ярем он барщины старинной
Оброком легким заменил.

Было бы странно, если бы в такой прозаической, деловой строке вдруг оказалась щегольская, причудливая рифма. Да и рифмующаяся с ней строчка:

И раб судьбу благословил —

по своей спокойной серьезности не требует мудреного, вычурного окончания. Глагольная рифма тут несомненно на месте.

Или возьмем стихи Жуковского:

Раз Карл Великий пировал;
Чертог богато был украшен;
Кругом ходил златой бокал;
Огромный стол трещал от брашен;
Гремел певцов избранных хор;
Шумел веселый разговор;
И гости вдоволь пили, ели,
И лица их от вин горели6.

Глагольные рифмы последнего двустишия здесь вполне закономерны.

Торжественный тон баллады постепенно уступает место естественному разговорному тону:

Вслед за патетической фразой:

Гремел певцов избранных хор. —

идет простая, житейская:

Шумел веселый разговор.

А кончается этот отрывок уже совсем запросто:

И гости вдоволь пили, ели,
И лица их от вин горели.

В заключительных строках той же баллады, где юный Роланд простодушно признается, что грозного великана, похитившего талисман, убил он, — поэт опять дает волю глагольной рифме.

. “Прости, отец.
Тебя будить я побоялся
И с великаном сам подрался“.

Здесь тоже глагольная рифма отлично выполняет свое назначение. Напряжение героической баллады разрешается веселым признанием Роланда так же естественно и легко, как в басне Крылова открывается замысловатый ларчик с секретом.

А ларчик просто открывался.

Недаром же и Крылов в этом случае тоже воспользовался глагольной рифмой. Простая рифма как бы подчеркивает, как просто открывался этот ларчик.

Говоря с начинающим автором о бедности глагольных рифм, о том, что они являются для стихотворца линией наименьшего сопротивления, рецензент должен только предостеречь поэта от нечаянного, бессознательного пользования этими простейшими рифмами.

Можно и должно обратить внимание молодого автора на сложные и богатые достижения современной стихотворной техники, но опасно и вредно толкать его на путь механического рифмоплетства, трюкачества, одностороннего и преувеличенного интереса к рифме.

Заядлый рифмоплет несноснее присяжного остряка.

Нельзя разряжать поэтическую энергию стремлением к непрестанным внешним эффектам, к остроте каждого двустишия или четверостишия.

Как умно собирают и берегут поэтическую энергию наши крупнейшие мастера стиха — Пушкин, Тютчев, Некрасов. Сколько у них скромных строчек, скромных рифм, ведущих за собой строчки огромной силы и глубины чувства.

Нельзя требовать от поэта: будьте оригинальны, прежде всего — оригинальны, ищите свои рифмы, свою манеру, вырабатывайте свой — особенный — почерк.

Как будто человек может по своему желанию быть оригинальным.

В результате такого стремления к оригинальности во что бы то ни стало многие из молодых авторов так бы гримируются, наскоро приобретают ложную индивидуальность.

Легко уловить манеру, особенности стиля, скажем, Игоря Северянина, но как сложно, как трудно определить, охватить индивидуальность Чехова. Легко написать пародию на Андрея Белого, но поддается ли пародии или даже подражанию проза Лермонтова?

Тут нет или почти нет тех внешних особенностей и примет, служащих для пародиста нитью, за которую он может ухватиться, чтобы распутать узел, разобрать по ниточкам ткань.

Только глубокое и любовное изучение Пушкина, всего Пушкина, начиная с лицейских стихов и кончая дневниками и письмами, дает нам представление о его личности, о его почерке. Так и складывалась эта огромная личность — не сразу, а постепенно, вбирая в себя весь мир, всю человеческую культуру. Оттого-то она и стала своеобразной и навсегда своеобразной останется.

А как быстро исчезают на наших глазах ложные индивидуальности, как легко расшифровывается, а затем и забывается их манера, стиль.

Начинающему автору говорят: ваш эпитет банален, трафаретен. Нельзя ли найти что-нибудь посвежее?

Автор перебирает десятка два-три эпитетов и находит какой-нибудь поновее. Но отрывается ли он таким образом от трафарета, от шаблона, от банальности? Ничуть.

Для того чтобы успешно бороться с банальностью, отойти от рутины и трафарета, надо зорко и внимательно наблюдать мир, глубоко думать и чувствовать.

Меньше всего заботились об оригинальности своего учения Маркс, Энгельс, Ленин.

Не стремились к своеобразию ради своеобразия ни Павлов, ни Лев Толстой, ни Чехов.

Шекспир посвятил ложной оригинальности, мнимой новизне иронический сонет:

Увы, мой стих не блещет новизной,
Разнообразьем перемен нежданных.
Не поискать ли мне тропы иной,
Приемов новых, сочетаний странных?

Я повторяю прежнее опять,
В одежде старой появляюсь снова,
И, кажется, по имени назвать
Меня в стихах любое может слово.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Все то же солнце ходит надо мной,
Но и оно не блещет новизной!7

Я думаю, что искать во что бы то ни стало оригинальную рифму — занятие не слишком полезное.

Оригинальные, новые, своеобразные рифмы приходят естественно и свободно, когда их вызывают к жизни оригинальные, новые, своеобразные мысли и чувства. Они рождаются так, как рождались меткие слова у запорожцев, сочинявших письмо турецкому султану, или у Маяковского, когда он писал “Во весь голос“.

Боксер дерется не рукой, а всем туловищем, всем своим весом и силой, певец поет не горлом, а всей грудью.

Так пишет и настоящий писатель: всем существом, во весь голос, а не одними рифмами, сравнениями или эпитетами.

Мы ценим хорошую, звучную, меткую рифму и не собираемся отказываться от нее, как это принято сейчас в модной поэзии снобов. Но когда рифма становится самоцелью, чуть ли не единственным признаком стихов, когда рифма и стихотворный ритм перестают работать, то есть служить поэтической идее, поэтической воле, — их ждет неизбежная участь. В течение какого-то времени они остаются внешним украшением, а потом и совсем отмирают за ненадобностью.

Рифмой великолепно пользуется живая народная поэзия. Там рифма появляется то в конце строчек, то в начале, то в виде точной рифмы, то в виде свободного созвучия.

Вот, например, колыбельная песня, записанная где-то на Севере:

И ласточки спят,
И касаточки спят,
И соколы спят,
И соболи спят.
Ласточки спят все по гнездышкам,
Касаточки — по закуточкам,
Соболи спят, где им вздумалось.

Как чудесно и по значению и по звучанию перекликаются здесь ласточки с касаточками, соколы и соболи. Стихотворная форма не мешает соболям жить вне рифмованных строчек — “где им вздумалось“.

Мне могут сказать, что все эти “ласточки — касаточки“ и “соколы — соболи“ взяты из довольно примитивной народной песенки. Чему же учиться у нее?

Но ведь и Пушкин, как всем известно, учился у народа и записывал то, что слышал на базарах и на проезжих дорогах.

Из иной прибаутки или песенки можно извлечь много полезного и ценного. Она не только учит нас народной мудрости и толковости, но и заражает слушателя той счастливой непосредственной веселостью, которою подчас так богаты безымянные поэты-импровизаторы.

Вдоль по улице в конец
Шел удалый молодец.
На нем шапочка смеется,
Перчаточки говорят,
Как бы каждую девицу
По три раза целовать.

“Говорят“ (должно быть, автор произносил это слово “говорять“) и “целовать“ — очень плохая рифма, а все-таки стихи получились звонкие, задорные, метко передающие портрет щеголя из слободки. На помощь слабым рифмам здесь приходит яркая звуковая окраска всего шестистишия, сочиненного, как видно, одним духом и с большим аппетитом.

Даже на фронте среди жесточайших боев народ не терял дара веселой импровизации. Под Ельней я слышал от наших танкистов такую частушку:

Танк танкетку полюбил,
В рощицу гулять водил.
От такого рмана
Вся роща переломана.

“Полюбил“ и “водил“ — плохая рифма, но она вполне оправдана следующей за ней неожиданной рифмой “рмана — переломана“. Так часто бывает в поэзии народа, который обращается и с языком, и с песенными размерами, и с рифмами по-хозяйски.

А хороший хозяин прежде всего знает, что всему должно быть свое место и свое время.

Пушкин любил рифму. Он посвящал ей стихи (“Рифма — звучная подруга“). Он играл рифмами в октавах и терцинах, легко и победительно владел строфой с четверной рифмой (“Обвал“, “Эхо“). Когда ему это было нужно, он мог блеснуть самой острой, полнозвучной и неожиданной рифмой в эпиграмме.

Но, полемизируя с любителями поэтических красот, он с откровенной преднамеренностью избегал какого бы то ни было щегольства в отборе слов, размеров и рифм.

Мы все помним его стихи, написанные в пору зрелости, — ироническую отповедь “румяному критику“, презирающему грубую реальность.

Смотри, какой здесь вид: избушек ряд убогий,
За ними чернозем, равнины скат отлогий,
Над ними серых туч густая полоса.
Где нивы светлые? где темные леса?
Где речка? На дворе у низкого забора
Два бедных деревца стоят в отраду взора.
Два только деревца. И то из них одно
Дождливой осенью совсем обнажено,
И листья на другом, размокнув и желтея,
Чтоб лужу засорить, лишь только ждут Борея.
И только. На дворе живой собаки нет.
Вот, правда, мужичок, за ним две бабы вслед.
Без шапки он; несет под мышкой гроб ребенка
И кличет издали ленивого попенка,
Чтоб тот отца позвал да церковь отворил.
Скорей! ждать некогда! давно бы схоронил. 8

Вся тогдашняя Россия отразилась в этих стихах, открывавших новую страницу в русской поэзии.

— Но что это за рифмы? — сказал бы строгий рецензент, потомок “румяного критика“. — Вы только послушайте: “нет — вслед“, “ребенка — попенка“, “отворил — схоронил“.

Я думаю, что было бы нелегко объяснить придирчивому дегустатору, что он мерит стихи не той меркой, что богатые, изысканные и замысловатые созвучия были бы столь же неуместны в этих правдивых, суровых стихах, как и привычные “светлые нивы“ и “темные леса“, которые желал бы видеть в сельском пейзаже “румяный критик, насмешник толстопузый“.

Талисман искусства – на страже событий

Частное охранное предприятие «Карат-Ц», специализирующееся на охране звезд эстрады, в этом году отмечает свой 25-летний юбилей.

– Как вам работалось со Стивеном Сигалом ? Не пытался ли он, как мастер единоборств, лезть в вашу епархию и давать вам какие-то профессиональные указания?

– Потрясающее впечатление произвел на меня Стивен Сигал . В 1996 году он уже был кумиром всех мужчин и женщин. Во время прилета ему поменяли аэропорт посадки, и из-за этого первой (. ) к зоне трапа с опережением в полчаса приехала только наша охрана. Он вышел из частного самолета на трап, оглядел расстановку встречающих телохранителей, увидел меня с краю и кивнул. Далее абсолютно гармонично прошел весь визит, и всегда все его визиты проходили достойно. К сведению, его рост около 2 метров, и охранники должны быть не ниже, иначе выглядит карикатурно. Сигал никогда не мешал работать. Обычно артисты, пытаясь показать свою открытость, демонстративно говорят: «Пустите его ко мне!» или «Что вы делаете, не трогайте их!». Как правило, подыгрываем или в щадящем режиме работаем, но только до критической ситуации

– Какое впечатление произвел на вас «новый россиянин» Жерар Депардье ?

– Жерар Депардье – уникальный неутомимый и очень талантливый наш соотечественник. У нас есть сходный с ним по типажу сотрудник, и они в паре обычно составляли очень колоритную пару: охраняемый и прикрепленный.

– Как шло сотрудничество с группой «Алиса», фанаты которой славятся своим буйным нравом?

– Первый концерт группы «Алиса» в ГЦКЗ «Россия» в бурные 90-е мы отработали очень грамотно, поскольку встретились с руководством группы, узнали пожелания и рекомендации, через них познакомились с фан-клубом и договорились о взаимопомощи и во взаимодействии с отделом милиции, сумели даже отбить на подходе к залу нападение враждебных конкурирующих группировок. Концерт прошел успешно, без задержаний и сломанной мебели.

– Не менее своеобразен бывает Филипп Киркоров . Как работалось с ним?

– Филипп Киркоров – действительно король! Все его концерты — это огромное яркое шоу. А за кулисами этого действа – многочасовые усердные тренировки большого коллектива, труд многих одаренных людей. От него мы слышали много добрых и честных слов.

– Очень хотелось бы узнать о специфике работы с такими прославленными советскими певцами, как, например, Лев Лещенко или Валерий Леонтьев ?

– Уважаемые мною авторитетные Лев Валерьянович и Валерий Яковлевич — это яркий пример для молодых исполнителей, как надо выкладываться на репетициях и как быть удивительно тактичными и доброжелательными

– Весело ли было с Максимом Галкиным ?

– Братья Галкины на протяжении многих лет оказывали нам доверие, и мы успешно его оправдывали охраняя разные события в их жизни. Как и любой Артист с большой буквы, Максим чрезвычайно сосредоточен на работе и вежлив с окружающими. Юмор в его «саквояже жизни» как визитная карточка.

Хотелось бы отметить такой истинно «народный» жанр музыки, как современный шансон. В свое время мы встретились по работе с талантливыми композиторами и исполнителями Анатолием Полотно, Стасом Михайловым, Эдуардом Изместьевым, Евгением Григорьевым (Жекой). Мы относимся к ним с уважением и благодарностью.

– Вы постоянно имеете дело с творческими людьми. Бывали ли случаи, когда деятельность «каратовцев» нашла свое отражение в каких-нибудь произведениях искусства?

– В сценарии фильма «Звезда экрана» из сериала про чекистов «Спецгруппа» прототипом одного из героев стал Светлов Валерий Алексеевич и его команда. В своем детективном романе известная писательница Светлана Устинова также описывала в эпизодической роли директора ЧОПа Валерия Светлова с его характерной манерой поведения, а известный режиссер, мы думаем, на десерт, снял в роли офицеров-разведчиков несколько «каратовцев» в фильме «Любовь морковь-3».

– Как собираетесь отпраздновать юбилей? Какие планы у компании на ближайшее будущее?

– Юбилей планируем отпраздновать, как «военная» организация – торжественное построение и экспресс-митинг. У нас есть герои-сотрудники, которые за конкретные подвиги награждены медалями.

Наши подразделения придут поздравлять авторитетные командиры, уважаемые деятели искусств и просто ветераны, которых мы помним и ценим

Обещал приехать самый настоящий талант, народный артист РФ Олег Михайлович Газманов . Со всенародно любимым певцом и композитором мы работам все эти 25 лет, и он всегда с теплотой и участием приезжал нас поздравлять.

А планов у нашей компании громадье.

На фоне бурно развивающихся охранных организация мы можем выставить только три козыря:

Анализ стихотворения «Храни меня, мой талисман» Пушкина

Любовная лирика – одна из центральных тем творчества Александра Сергеевича Пушкина. Стихотворение «Храни меня, мой талисман» посвящено воспоминаниям поэта об ушедшем чувстве, память о котором он хранил в течение многих лет. Предлагаем ознакомиться с кратким анализом «Храни меня, мой талисман» по плану, который будет полезен ученикам 11 класса при подготовке к уроку по литературе.

Перед прочтением данного анализа рекомендуем ознакомиться со стихотворением Храни меня, мой талисман.

История создания – Точная дата написания стиха неизвестна, предположительно 1924-1925 гг. Произведение было написано Пушкиным под впечатлением от романтической связи с графиней Елизаветой Воронцовой, во время его пребывания в южной ссылке.

Тема стихотворения – Доверительная беседа лирического героя с талисманом.

Композиция – Композиция простая, не условные части не делится. Произведение состоит из пяти четверостиший.

Жанр – Любовная лирика.

Стихотворный размер – Четырехстопный ямб с использованием кольцевой рифмовки.

Метафоры – «валы ревучи», «лоно скучного покоя».

Эпитеты – «пламенный», «чуждые», «сладостный», «священный».

Олицетворения – «подымет океан», «грозою грянут тучи».

Во время своей одесской ссылки Александр Сергеевич познакомился с графиней Елизаветой Воронцовой. Несмотря на то, что женщина была старше поэта, она смогла привлечь его своей красотой, блестящей эрудицией и тонко чувствующей душой.

Пушкин страстно влюбился в графиню, и она отвечала ему взаимностью, однако у этих отношений не было будущего – Воронцова был замужней дамой. Влюбленным пришлось расстаться, и в память о себе графиня сделала Пушкину прощальный подарок – золотой массивный перстень с драгоценным камнем, на котором была выгравирована надпись на иврите. Александр Сергеевич с большим трепетом относился к этому подарку и искренне верил в его магическую силу.

Исследователям творческого наследия Пушкина так и не удалось установить точную дату написания стихотворения «Храни меня, мой талисман». Предположительно, поэт работал над ним в 1824-1825 годах. Поскольку оно было слишком личным для Пушкина, опубликовано оно было только после его смерти.

В центре произведения – тема талисмана, подарка любимой женщины, который имеет большое значение для лирического героя. Стихотворение, проникнутое глубоким чувством, напоминает магическое заклинание, которое автор обращает самому себе.

Строчки стихотворения вызывают легкую грусть, поскольку настроение лирического героя весьма безрадостно. Он предчувствует скорые перемены в его жизни, которые вряд ли принесут с собой отраду и успокоение. В предчувствии надвигающейся беды лирический герой с отчаянием обращается к своему заветному талисману, чтобы тот уберег его в дни серьезных жизненных испытаний.

Свое будущее он сравнивает с океаном во время шторма, и надежду на спасении видит лишь в своем обереге, который имеет для него большое значение. При этом автора в равной степени страшит как « лоно скучного покоя », так и « тревога пламенного боя ».

Лирический герой дает обещание, что навсегда сохранит в себе память о былой любви. В стихотворении не говорится напрямую о даме его сердца и о причинах их разлуки, однако становится понятно, что, несмотря на сильные чувства, возлюбленные не могут быть вместе.

Устав от душевных переживаний и сердечных ран, лирический герой просит свой талисман уберечь его и от терзающих душу воспоминаний. Он хочет оставить их в прошлом и начать новую жизнь.

В произведении автором сделан значительный акцент на талисмане. Он относится к нему, как к некоему живому существу – нежно и трепетно. Этим он демонстрирует свое отношение к женщине, которую некогда любил, и которая преподнесла ему этот подарок.

Стихотворение представляет собой монолог в виде обращения к талисману. Фраза «Храни меня, мой талисман», является ключевой, и повторяется в каждом четверостишии.

Произведение не делится на смысловые части, формально состоит из пяти четверостиший – катренов.

Стихотворение «Храни меня, мой талисман» написано в жанре любовной лирики. Особенность произведения заключается в том, что оно представляет собой не что иное, как письмо-послание, обращенное талисману лирического героя.

Стихотворный размер – четырехстопный ямб. Для придания произведению выразительности и особой мелодичности автор использует кольцевую рифмовку, для которой характерно чередование мужской (ударение на последнем слоге) и женской (ударение на предпоследнем слоге) рифм.

Средства выразительности

Для раскрытия всей глубины своих душевных переживаний поэт использует разнообразные средства художественной выразительности. Среди них – метафоры (« валы ревучи», «лоно скучного покоя »), эпитеты (« пламенный», «чуждые», «сладостный», «священный »), олицетворения (« подымет океан», «грозою грянут тучи» ).